Убийственно жив - Страница 62

Немецкий детектив с волнистыми черными короткими волосами и широкой искренней улыбкой был одет по-воскресному небрежно — в легкую коричневую куртку поверх желтой рубашки поло, мешковатые джинсы и кожаные коричневые мокасины. Он обеими руками крепко пожал Грейсу руку и воскликнул с сильным акцентом:

— Рой, я едва вас узнал, вы так молодо выглядите!

— Вы тоже.

Грейса растрогал столь теплый прием со стороны фактически незнакомого человека. В приливе чувств он даже побоялся заплакать, что ему вовсе не было свойственно.

Обмениваясь любезностями, они шагали по почти пустому зданию аэровокзала, пол которого был выложен в шахматном порядке черными и белыми плитками. Куллен хорошо говорил по-английски, но Грейс не сразу приспособился к акценту. Следуя за одинокой фигурой, тащившей за собой чемодан на колесиках, мимо богатых сувенирных киосков, они снова вышли в жару, прошли мимо длинного ряда кремовых такси, в основном «мерседесов». На коротком пути к парковке Грейс сравнивал почти пригородную тишину мюнхенского аэропорта с кипучими котлами Хитроу и Гатуика. Призрачный город.

Куллен, широко улыбаясь, проинформировал, что у него недавно родился третий ребенок, мальчик, и предупредил, что, если выдастся время, он очень надеется привезти Грейса к себе домой, познакомить с семьей. Сидя на хрустевшем кожаном сиденье старого, но сверкающего БМВ пятой серии, суперинтендент ответил ему, что этого очень бы хотелось, но в глубине души не испытывал подобного желания, приехав сюда не общаться с людьми, а искать Сэнди.

По дороге из аэропорта по сельской местности, которую Грейс совсем недавно разглядывал сверху, в лицо ему веял приятный прохладный воздух из кондиционера. Ошарашенный колоссальными пустыми пространствами, проносившимися мимо, Грейс понимал, что далеко не все продумал. Господи помилуй, что можно сделать за один день?

На одном из мелькавших синих дорожных знаков с белыми буквами красовалось название аэропорта Франца Йозефа Штрауса, откуда они только что выехали, на другом показалось слово «Мюнхен». Куллен болтал без умолку, упоминая офицеров, с которыми работал в Суссексе. Грейс почти автоматически рассказал о каждом. В голове кружились мысли об убийстве Кэти Бишоп, об отношениях с Клио, о стоящей перед ним на сегодня задаче. Параллельно дороге промчался серебристый поезд.

Куллен заговорил еще оживленнее. Грейс уловил слово «футбол» и увидел справа массивный новый белый стадион в форме автомобильной покрышки с надписью огромными синими буквами: «Allianz Arena». За ним на высокой искусственной насыпи торчал одинокий белый пилон ветровой электростанции с пропеллером наверху.

— Я немножечко вас покатаю, чтобы вы уловили дух Мюнхена, а потом заедем в контору, а оттуда в Английский сад, хорошо?

— Отличный план.

— Список составили?

— Да.

Лейтенант предложил заранее записать все, чем интересовалась Сэнди, чтобы ехать по наиболее вероятным местам, которые ее могут привлечь. Грейс заглянул в блокнот. Список вышел длинный. Книги, джаз, танцы, еда, антиквариат, садоводство, кино, особенно с Брэдом Питтом, Брюсом Уиллисом, Джеком Николсоном, Вуди Алленом…

У него вдруг зазвонил телефон. Он выхватил его из кармана, с надеждой поглядел на дисплей.

Номер не высветился.

55

В воскресенье утром в десять пятнадцать молодой полицейский констебль, служивший второй день в Брайтоне на испытательном сроке, уже отбыл часть смены. Серьезный, высокий, девятнадцатилетний, с аккуратными темными волосами, подстриженными коротко, но отчасти по моде, он сидел на пассажирском сиденье патрульного автомобиля, где пахло вчерашней жареной французской картошкой.

За рулем был сержант Билл Норрис, мужчина лет пятидесяти, с вьющимися волосами и пухлыми щеками, который умел находиться одновременно повсюду, все видел, все делал, однако не так хорошо, чтобы подняться выше сержанта. Теперь, за несколько месяцев до выхода на пенсию, он с удовольствием учил молокососа уму-разуму. Точнее сказать, с удовольствием пользовал слушателя своих боевых рассказов, которые никто не хотел больше слушать.

Патрульная машина курсировала по замусоренной Уэст-стрит; все клубы уже были закрыты, тротуары усеяны битым стеклом, недоеденными бургерами, обертками от кебаба и прочими отбросами субботней ночи. Две уборочные машины трудились изо всех сил, скрежеща вдоль бровок.

— Конечно, тогда было все по-другому, — рассуждал Билл Норрис. — В те времена у нас были свои информаторы, понял? Однажды, когда я работал в бригаде по наркотикам, мы два месяца держали под присмотром деликатесную на Ватерлоо-стрит по раздобытым мной сведениям. Я знал, что мой человек прав. — Он постучал себя по носу. — У меня чутье полицейского. Оно либо есть, либо нет. Ты сам скоро поймешь, сынок.

Солнце светило им прямо в лицо, поднимаясь над Ла-Маншем в конце улицы. Дэвид Кертис прикрыл рукой глаза, разглядывая тротуары, проезжавшие автомобили. Чутье полицейского у него точно есть.

— И еще нужен крепкий желудок, — продолжал Норрис.

— У меня железный.

— Ну так вот, сидим мы в поганой развалюхе напротив — всегда заходили и выходили через черный ход. Холод там был адский. Два месяца! Задницы отморозили. Я нашел старую шинель железнодорожной охраны, которую оставила какая-то шлюха, в ней и сидел. Два месяца мы там торчали, день и ночь напролет, днем следили в бинокли, а в темноте в приборы ночного видения. Ничего не делали, только свет тушили. Знаешь, как у нас говорится: рассказывать байки — тушить свет. Ну, и как-то вечером подкатывает машина, большой…